интервью вырыпаева.
Иван Вырыпаев, режиссер и обладатель звания "Лучший драматург Германии", о новом фильме "Кислород" и о том, почему он не верит в либеральные ценности.
"ДП": Давайте подыщем синоним "кислороду".
Иван Вырыпаев: Для меня кислород — это понятие чего–то настоящего и необходимого. Мы можем прожить без руки или без ноги, но не можем прожить без воздуха и не можем концептуально себе его придумать. То есть можно придумать себе любую концепцию, но, если нас закроют в комнате и перекроют приток воздуха, мы вскоре начнем метаться, кричать и задыхаться.
Кислород, воздух либо есть, либо ты умираешь без него. И третьего не дано. То есть он необходим по–настоящему, а не так — может быть, а может и не быть, и как–нибудь переживем, если нету. Жизненно необходим.
И герои исследуют заповеди Ветхого и Нового заветов, великие и важные заповеди. Несмотря на то что они молодые, им всего по 28, они должны как–то познать эти заповеди применительно к собственной жизни, потому что иначе никак. Жизненно важно их осмысливать, подвергать сомнению, оспаривать.
И эти заповеди они сопоставляют с реальной жизнью и видят нестыковку. Конечно, молодой человек — максималист, и он должен подвергать сомнению ту реальность, которую видит, потому что какое–то чувство внутри должно подсказывать, что все на самом деле не так, как выглядит.
"ДП": С какой целью вы прибегаете к рэпу, для изложения этих "великих и важных" заповедей?
И.В.: Мне хотелось бы, чтобы такие вопросы, как "не убей", "не укради", обсуждались где угодно, в любой среде. Если прийти к молодежи с бородой и сказать им: дети, встаньте в круг, скрестите Иван ВырыпаевИван Вырыпаевруки и тому подобное, то они вас пошлют куда подальше. Ты не будешь воспринимаем. И, мне кажется, с людьми нужно говорить на том языке, на котором они разговаривают.
Но то, что я делаю, — это не миссионерство. Я не миссионер и не учитель. Это всего лишь арт–проект. Это размышления молодого героя на том жизненном этапе, на котором он находится, на том языке, на котором он говорит.
"ДП": В фильме главный герой — текст...
И.В.: Первый раз в истории кино произошла попытка экранизировать именно текст, в смысле сделать его видимым. Сделать текст героем. Важен не сюжет текста, а сам текст. Как составлены фразы, как они работают. Дальше я представил, что это поэзия и музыка, и смонтировал на них клипы. А затем усилил восприятие текста с помощью двух замечательных артистов. Вообще пьесы не пишутся для чтения, они пишутся для произнесения.
"ДП": У вас не складывается впечатление, что последние годы создается мода на духовность? Люди массово вступают на духовный путь, не потому что поняли: другого пути нет, а потому что берут пример с медийных персон?
И.В.: Да, и это веяние Запада. А происходит это следующим образом. Западная цивилизация подсознательно чувствует, что все–таки должна быть какая–то духовность. Но по–настоящему понять духовность она, западная цивилизация, не в состоянии. И люди начинают духовность гуманизировать. То есть духовность становится релаксом. Что такое релакс? Фитнес.
Что такое фитнес? Йога. И даже йога превратилась в фитнес, хотя ее значение совсем иное — осознавание. И истинное осознавание путается с релаксом. Все мы устаем, надо чуть–чуть расслабиться, поэтому хорошо бы после работы помедитировать. И медитируют все кому не лень. Медитация используется как транс, как улет. Человек говорит: "Я улетел, и это было здорово".
Но к медитации все это не имеет никакого отношения. Внутренне мы, абсолютно все, хотим быть духовными, но не знаем, как к этому прийти. И тогда внутреннее подменяем внешним: считаем, что если сходили в церковь, то стали духовными, если познакомились с Ламой и слетали в Тибет — тоже. И на такой духовной потребности создается духовный супермаркет, сейчас в Москве учения можно встретить на каждом шагу. Любого Ламу можно за деньги организовать себе домой.
Сейчас имитация, подмена происходит на всех уровнях: в искусстве, в религии, в политике. И она настолько тонкая, что завладела умами миллионов людей, потому что воспринимается как реальность.
"ДП": А вы своим модным фильмом разве в поставках для этого супермаркета не участвуете?
И.В.: В фильме нет пропаганды. Фильм призывает к пониманию и к осмыслению. То есть молодой человек должен бунтовать против релакса, против конопли, против всего, в чем он есть. В нем есть некий бунт, и с него начинается осознавание того, что в мире что–то не так. Вот и вся мысль.
"ДП": В конце пьесы есть такая фраза — "поколение 1970–х…"
И.В.: Это удивительное поколение, поскольку на нас очень резко сменилась эпоха. Росли в одном, потом раз — и все изменилось. Я имею в виду условные ценности. Потом страна исчезла, и мы не смогли адаптироваться. Как–то немножко растерялись. А ценности коммунизма не такие уж и плохие. Нам сказали, что плохие, и мы, не разбираясь, в одну секунду все их отбросили, вместе с водой выплеснули и младенца.
"ДП": А ценности капитализма вам близки?
И.В.: Я не верю в демократию. Не верю в демократическое устройство общества. Все очень надуманно. Это манипуляция людьми. Я это вижу. Вы понимаете, что большинство не может быть правым? Право всегда меньшинство. И либеральные ценности — та же самая подделка, о которой уже говорил.
Мы берем в основу не Господа Бога, а удобства человека и дальше на этом выстраиваем всю программу. Все общество построено на том, чтобы только не мешать. Демократия не в том, что я хочу открыться миру, а в том, что я хочу закрыться от него. Вот как это работает: я не мешаю вам, поэтому вы не мешаете мне.
Вот моя частная собственность, вот моя какая–то сексуальная ориентация, и вы ничего не можете против этого сказать. А если скажете — я вас тут же обвиню в нарушении демократических принципов. И это достаточно жесткий режим.
Я, конечно, думаю, что нет ничего лучше него, и людям тяжело выживать, когда их в ГУЛАГ сажают. Но просто у нас всегда есть противопоставление: ГУЛАГ и демократия. И нет середины. Думаю, самое лучше время было, когда правил король. То есть настоящий монарх, по крови. И это было справедливо. А сейчас люди, которые миром управляют, они проходимцы, по сути.
"ДП": Герой "Кислорода" — парень из Серпухова, вы — из Иркутска. Проблема молодежи в регионах вас действительно волновала?
И.В.: Да, и продолжает волновать. Пьеса была исповедальная. Между Москвой, Петербургом и Россией — пропасть. Это вообще разные страны, и не нужно на этот счет строить никаких иллюзий. Я каждый день об этом думаю. Я до сих пор ни разу не сыграл спектакль в Иркутске.
Меня просто туда не пускают местные власти. Бывший директор драмтеатра говорил, что после меня надо сцену с порошком мыть. В Петербурге, Москве мы можем сказать: "Эх, театр загнил". Но всегда найдем два–три спектакля, которые в нас "попадут". А в Иркутске и этого нет. Туда если приезжают театры, то только антрепризные, стричь деньги. Там люди никогда не видели странный театр, с которым можно было бы не согласиться.
Если богатый человек из Иркутска едет в Москву, он пойдет на Костю Хабенского во МХАТ, но не пойдет, например, в театр "Практика". И он потратит $300, только чтобы потом сказать, что он видел этого Костю вживую.
"ДП": Вы уверены, что людям нужен странный театр?
И.В.: Конечно, людям нужно все странное, потому что нестранное у них и так есть. Им нужно что–то необычное, что может навести их на мысль, что все не так однозначно. И вот для начала нужен парадокс, потому что жизнь без парадокса превращается в пену. Она как кисель, который течет, и нет выхода из него. Если оперировать политическим языком, нету осознания нации.
Мы хотим ведь, чтобы у нас была развитая страна. Но у нас болото. Радикализм полезен. Радикальность в искусстве — это всегда толчок вперед. Все великое искусство радикально. Это то, что сбивает наш привычный взгляд на вещи. Это как щелчок: ты настроен на одно, а услышав его, слетает пелена, и уже видишь еще что–то кроме…
"ДП": Вы говорили, что художника должно "колбасить", чтобы он что–то толковое создавал.
И.В.: Есть разные уровни. На первом уровне, в самом начале пути, художник говорит только о себе, все выводит из себя. Причем чем он парадоксальнее и запутаннее, чем он эмоциональнее и страстнее, тем интереснее нам. Но потом, если происходит развитие, художник делает шаг и… начинает говорить о чем–то внешнем, не только о себе, но и о других.
Иногда даже в ущерб тому, что бы он хотел сказать. И третий, наверное, этап, кода он отстраняется от страстей, видит их со стороны. И тогда художник превращается в мастера.
Совсем не обязательно, что он проходит все этапы. Многие гениальные художники не стали мастерами, а сгорали на энергии самовыражения.
Да, это было очень талантливо. То есть, конечно, можно создать талантливое произведение на интуиции, на энергиях, это "попадает" в других, нравится им. Ведь бывает, что есть пророки, которые не осознают, что они пророки. Есть такие случаи.
"ДП": А вы на каком этапе?
И.В.: Я — на скромном. Я пока ничего такого. Я еще только стараюсь, учусь.
"ДП": Если вы получите все, чего хотите достичь, что останется желать?
И.В.: Во–первых, если у меня спросят, чего я хочу достичь, я не знаю, что ответить, нет такого результата. Я вот что думаю: самое главное — это само деланье. Само деланье лучше того, что ты получаешь в его результате, то есть процесс важен. Моя жизнь складывается из этого процесса. И нет конца этому пути, и потому по большому счету нет результата.
"ДП": Чем, по–вашему, нужно руководствоваться в жизни, чтобы добиться того, чего хочешь?
И.В.: Думаю, нам всем нужно верить самим себе и быть верными самим себе. У всех бывает так, что внутри нас говорят два голоса, и говорят разные вещи. Но так, как хочется поступить, вроде как невыгодно.
Иногда нужно совершать поступки алогичные. С точки зрения материального успеха, с точки зрения карьеры. Карьеру сложно сделать, она сама сделается, если нужно. Но я сейчас говорю о подлинных вещах, я не знаю, как становятся поп–звездами. Так вот, мне каждый день поступают какие–то предложения. Например, снять сериал. Даже хороший, нестыдный. Но я просто знаю, что вообще это не то, что я должен делать.
Мне кажется, самое важное, важное номер один (вот даже все неважное, а важно только это) — узнать свое предназначение. У каждого есть предназначение, любой человек — следствие каких–то причин. Иногда предназначение может идти вразрез с тем, что хочет ум. Иногда хочется быть артистом, и ты, бедный, выступаешь и потом всю жизнь пьешь–куришь, говоришь, что не признан, а может, тебе просто не нужно быть артистом? Стоит понять, что нет плохих профессий.
"ДП": Бытует мнение, что все самое лучшее в нашем кинематографе уже сделано в 1960–е — 1970–е годы…
И.В.: Слава богу, случился кризис, и он показал, что российское кино все–таки сейчас коммерчески несостоятельно. Мы не можем создавать блокбастеры, которые окупаются. Кстати, "Ночной дозор" не имеет к бизнесу в чистом виде никакого отношения, это ресурс Первого канала. Русские не хотят смотреть русские блокбастеры, они хотят смотреть американские.
Самое выгодное, что сейчас можно делать, это снимать дешевые комедии с двумя звездами, предельно легкие, тупые, а-ля американский класс С. И тогда фильм приносит доход. Что касается творческого кино, такого, чтобы фильм смотрели десятилетиями, — нет такого сейчас. Что–то не так с восприятием.
Ведь что такое фильм? Восприятие. Ничего ведь не меняется, только восприятие. Вот у нас оно поменялось, но мы не можем найти в нем стержень какой–то, как, например, нашли его Тарковский или Параджанов. Сейчас режиссеры тоже хотят как Тарковский. Но дело не в том, что они менее талантливы. То кино, которое он снимал, невозможно делать заново, а найти новый язык пока не получается.
интервью вырыпаева.