гитлер выходя из кинозала спрашивает: «жвачка есть?». пришел с предпремьерного показа нового тарантино. это возвращение мастера. возвращение несколько аляповатое, лишь с тенью былой академичности (да-да, я так это называю), оставив весь занудный постмодернизм и ностальгию в "доказательстве смерти", квентин снял истинный высокобюджетный трэш, которого все так ждали. подделать можно трэш и мясо, но эти диалоги подделать невозможно. все на месте: шикарные фирменные диалоги, мизансцены спагетти-вестернов, музыка как будто с другой стороны земного шара идеально вписывающаяся в происходящее. гитлер, бредд питт, эммануэль, лени рифеншталь, к элизе, бейсбол, нацисты, французский, жид-медведь, майк майерс, геббельс, негр, дэвид боуи, кино, скальпы, кино, свастики, взрывчатка, немцы, длинные ножи, ночной портье, ублюдки, итальянский, кровища, много кровищи.
гитлер выходя из кинозала спрашивает: «жвачка есть?»

сегодня в питер на неделю. планирую на тарантиновскую премьеру сходить, да и вообще побогемничать слегка.
а что еще в питере делать?

интервью вырыпаева.

Иван Вырыпаев, режиссер и обладатель звания "Лучший драматург Германии", о новом фильме "Кислород" и о том, почему он не верит в либеральные ценности.

"ДП": Давайте подыщем синоним "кислороду".

Иван Вырыпаев: Для меня кислород — это понятие чего–то настоящего и необходимого. Мы можем прожить без руки или без ноги, но не можем прожить без воздуха и не можем концептуально себе его придумать. То есть можно придумать себе любую концепцию, но, если нас закроют в комнате и перекроют приток воздуха, мы вскоре начнем метаться, кричать и задыхаться.

Кислород, воздух либо есть, либо ты умираешь без него. И третьего не дано. То есть он необходим по–настоящему, а не так — может быть, а может и не быть, и как–нибудь переживем, если нету. Жизненно необходим.

И герои исследуют заповеди Ветхого и Нового заветов, великие и важные заповеди. Несмотря на то что они молодые, им всего по 28, они должны как–то познать эти заповеди применительно к собственной жизни, потому что иначе никак. Жизненно важно их осмысливать, подвергать сомнению, оспаривать.

И эти заповеди они сопоставляют с реальной жизнью и видят нестыковку. Конечно, молодой человек — максималист, и он должен подвергать сомнению ту реальность, которую видит, потому что какое–то чувство внутри должно подсказывать, что все на самом деле не так, как выглядит.

"ДП": С какой целью вы прибегаете к рэпу, для изложения этих "великих и важных" заповедей?

И.В.: Мне хотелось бы, чтобы такие вопросы, как "не убей", "не укради", обсуждались где угодно, в любой среде. Если прийти к молодежи с бородой и сказать им: дети, встаньте в круг, скрестите Иван ВырыпаевИван Вырыпаевруки и тому подобное, то они вас пошлют куда подальше. Ты не будешь воспринимаем. И, мне кажется, с людьми нужно говорить на том языке, на котором они разговаривают.

Но то, что я делаю, — это не миссионерство. Я не миссионер и не учитель. Это всего лишь арт–проект. Это размышления молодого героя на том жизненном этапе, на котором он находится, на том языке, на котором он говорит.

"ДП": В фильме главный герой — текст...

И.В.: Первый раз в истории кино произошла попытка экранизировать именно текст, в смысле сделать его видимым. Сделать текст героем. Важен не сюжет текста, а сам текст. Как составлены фразы, как они работают. Дальше я представил, что это поэзия и музыка, и смонтировал на них клипы. А затем усилил восприятие текста с помощью двух замечательных артистов. Вообще пьесы не пишутся для чтения, они пишутся для произнесения.

"ДП": У вас не складывается впечатление, что последние годы создается мода на духовность? Люди массово вступают на духовный путь, не потому что поняли: другого пути нет, а потому что берут пример с медийных персон?

И.В.: Да, и это веяние Запада. А происходит это следующим образом. Западная цивилизация подсознательно чувствует, что все–таки должна быть какая–то духовность. Но по–настоящему понять духовность она, западная цивилизация, не в состоянии. И люди начинают духовность гуманизировать. То есть духовность становится релаксом. Что такое релакс? Фитнес.

Что такое фитнес? Йога. И даже йога превратилась в фитнес, хотя ее значение совсем иное — осознавание. И истинное осознавание путается с релаксом. Все мы устаем, надо чуть–чуть расслабиться, поэтому хорошо бы после работы помедитировать. И медитируют все кому не лень. Медитация используется как транс, как улет. Человек говорит: "Я улетел, и это было здорово".

Но к медитации все это не имеет никакого отношения. Внутренне мы, абсолютно все, хотим быть духовными, но не знаем, как к этому прийти. И тогда внутреннее подменяем внешним: считаем, что если сходили в церковь, то стали духовными, если познакомились с Ламой и слетали в Тибет — тоже. И на такой духовной потребности создается духовный супермаркет, сейчас в Москве учения можно встретить на каждом шагу. Любого Ламу можно за деньги организовать себе домой.

Сейчас имитация, подмена происходит на всех уровнях: в искусстве, в религии, в политике. И она настолько тонкая, что завладела умами миллионов людей, потому что воспринимается как реальность.

"ДП": А вы своим модным фильмом разве в поставках для этого супермаркета не участвуете?

И.В.: В фильме нет пропаганды. Фильм призывает к пониманию и к осмыслению. То есть молодой человек должен бунтовать против релакса, против конопли, против всего, в чем он есть. В нем есть некий бунт, и с него начинается осознавание того, что в мире что–то не так. Вот и вся мысль.

"ДП": В конце пьесы есть такая фраза — "поколение 1970–х…"

И.В.: Это удивительное поколение, поскольку на нас очень резко сменилась эпоха. Росли в одном, потом раз — и все изменилось. Я имею в виду условные ценности. Потом страна исчезла, и мы не смогли адаптироваться. Как–то немножко растерялись. А ценности коммунизма не такие уж и плохие. Нам сказали, что плохие, и мы, не разбираясь, в одну секунду все их отбросили, вместе с водой выплеснули и младенца.

"ДП": А ценности капитализма вам близки?

И.В.: Я не верю в демократию. Не верю в демократическое устройство общества. Все очень надуманно. Это манипуляция людьми. Я это вижу. Вы понимаете, что большинство не может быть правым? Право всегда меньшинство. И либеральные ценности — та же самая подделка, о которой уже говорил.

Мы берем в основу не Господа Бога, а удобства человека и дальше на этом выстраиваем всю программу. Все общество построено на том, чтобы только не мешать. Демократия не в том, что я хочу открыться миру, а в том, что я хочу закрыться от него. Вот как это работает: я не мешаю вам, поэтому вы не мешаете мне.

Вот моя частная собственность, вот моя какая–то сексуальная ориентация, и вы ничего не можете против этого сказать. А если скажете — я вас тут же обвиню в нарушении демократических принципов. И это достаточно жесткий режим.

Я, конечно, думаю, что нет ничего лучше него, и людям тяжело выживать, когда их в ГУЛАГ сажают. Но просто у нас всегда есть противопоставление: ГУЛАГ и демократия. И нет середины. Думаю, самое лучше время было, когда правил король. То есть настоящий монарх, по крови. И это было справедливо. А сейчас люди, которые миром управляют, они проходимцы, по сути.

"ДП": Герой "Кислорода" — парень из Серпухова, вы — из Иркутска. Проблема молодежи в регионах вас действительно волновала?

И.В.: Да, и продолжает волновать. Пьеса была исповедальная. Между Москвой, Петербургом и Россией — пропасть. Это вообще разные страны, и не нужно на этот счет строить никаких иллюзий. Я каждый день об этом думаю. Я до сих пор ни разу не сыграл спектакль в Иркутске.

Меня просто туда не пускают местные власти. Бывший директор драмтеатра говорил, что после меня надо сцену с порошком мыть. В Петербурге, Москве мы можем сказать: "Эх, театр загнил". Но всегда найдем два–три спектакля, которые в нас "попадут". А в Иркутске и этого нет. Туда если приезжают театры, то только антрепризные, стричь деньги. Там люди никогда не видели странный театр, с которым можно было бы не согласиться.

Если богатый человек из Иркутска едет в Москву, он пойдет на Костю Хабенского во МХАТ, но не пойдет, например, в театр "Практика". И он потратит $300, только чтобы потом сказать, что он видел этого Костю вживую.

"ДП": Вы уверены, что людям нужен странный театр?

И.В.: Конечно, людям нужно все странное, потому что нестранное у них и так есть. Им нужно что–то необычное, что может навести их на мысль, что все не так однозначно. И вот для начала нужен парадокс, потому что жизнь без парадокса превращается в пену. Она как кисель, который течет, и нет выхода из него. Если оперировать политическим языком, нету осознания нации.

Мы хотим ведь, чтобы у нас была развитая страна. Но у нас болото. Радикализм полезен. Радикальность в искусстве — это всегда толчок вперед. Все великое искусство радикально. Это то, что сбивает наш привычный взгляд на вещи. Это как щелчок: ты настроен на одно, а услышав его, слетает пелена, и уже видишь еще что–то кроме…

"ДП": Вы говорили, что художника должно "колбасить", чтобы он что–то толковое создавал.

И.В.: Есть разные уровни. На первом уровне, в самом начале пути, художник говорит только о себе, все выводит из себя. Причем чем он парадоксальнее и запутаннее, чем он эмоциональнее и страстнее, тем интереснее нам. Но потом, если происходит развитие, художник делает шаг и… начинает говорить о чем–то внешнем, не только о себе, но и о других.

Иногда даже в ущерб тому, что бы он хотел сказать. И третий, наверное, этап, кода он отстраняется от страстей, видит их со стороны. И тогда художник превращается в мастера.
Совсем не обязательно, что он проходит все этапы. Многие гениальные художники не стали мастерами, а сгорали на энергии самовыражения.

Да, это было очень талантливо. То есть, конечно, можно создать талантливое произведение на интуиции, на энергиях, это "попадает" в других, нравится им. Ведь бывает, что есть пророки, которые не осознают, что они пророки. Есть такие случаи.

"ДП": А вы на каком этапе?

И.В.: Я — на скромном. Я пока ничего такого. Я еще только стараюсь, учусь.

"ДП": Если вы получите все, чего хотите достичь, что останется желать?

И.В.: Во–первых, если у меня спросят, чего я хочу достичь, я не знаю, что ответить, нет такого результата. Я вот что думаю: самое главное — это само деланье. Само деланье лучше того, что ты получаешь в его результате, то есть процесс важен. Моя жизнь складывается из этого процесса. И нет конца этому пути, и потому по большому счету нет результата.

"ДП": Чем, по–вашему, нужно руководствоваться в жизни, чтобы добиться того, чего хочешь?

И.В.: Думаю, нам всем нужно верить самим себе и быть верными самим себе. У всех бывает так, что внутри нас говорят два голоса, и говорят разные вещи. Но так, как хочется поступить, вроде как невыгодно.

Иногда нужно совершать поступки алогичные. С точки зрения материального успеха, с точки зрения карьеры. Карьеру сложно сделать, она сама сделается, если нужно. Но я сейчас говорю о подлинных вещах, я не знаю, как становятся поп–звездами. Так вот, мне каждый день поступают какие–то предложения. Например, снять сериал. Даже хороший, нестыдный. Но я просто знаю, что вообще это не то, что я должен делать.

Мне кажется, самое важное, важное номер один (вот даже все неважное, а важно только это) — узнать свое предназначение. У каждого есть предназначение, любой человек — следствие каких–то причин. Иногда предназначение может идти вразрез с тем, что хочет ум. Иногда хочется быть артистом, и ты, бедный, выступаешь и потом всю жизнь пьешь–куришь, говоришь, что не признан, а может, тебе просто не нужно быть артистом? Стоит понять, что нет плохих профессий.

"ДП": Бытует мнение, что все самое лучшее в нашем кинематографе уже сделано в 1960–е — 1970–е годы…

И.В.: Слава богу, случился кризис, и он показал, что российское кино все–таки сейчас коммерчески несостоятельно. Мы не можем создавать блокбастеры, которые окупаются. Кстати, "Ночной дозор" не имеет к бизнесу в чистом виде никакого отношения, это ресурс Первого канала. Русские не хотят смотреть русские блокбастеры, они хотят смотреть американские.

Самое выгодное, что сейчас можно делать, это снимать дешевые комедии с двумя звездами, предельно легкие, тупые, а-ля американский класс С. И тогда фильм приносит доход. Что касается творческого кино, такого, чтобы фильм смотрели десятилетиями, — нет такого сейчас. Что–то не так с восприятием.

Ведь что такое фильм? Восприятие. Ничего ведь не меняется, только восприятие. Вот у нас оно поменялось, но мы не можем найти в нем стержень какой–то, как, например, нашли его Тарковский или Параджанов. Сейчас режиссеры тоже хотят как Тарковский. Но дело не в том, что они менее талантливы. То кино, которое он снимал, невозможно делать заново, а найти новый язык пока не получается.

смотрели пианистку ханеке.

она: если ты от меня уйдешь - я стану такой же.

Двадцать лет. Двадцать лет.

любимая сказала, что у людей с недоебитом нет вкуса.
нет вкуса к жизни, а значит и ко всему остальному.

кончилась туалетная бумага и отключили горячую воду.
вот такое вот неприятное сочетание.

"Есть избитое выражение – «солдат любви». Его обычно понимают в смысле
«ворвался, всех надо-не надо выебал и ускакал». Но солдат, это не
только большой маршальский жезл в ранце и несколько пудов вкусного
пушечного мяса. Это ещё и вынужденное бесстрашие. И знание, что пуля –
дура. Им в голову не приходит при подписании контракта интересоваться,
точно ли они не погибнут. Их убивают – они умирают, их пугают – они
боятся. Но пока длится жизнь – они живут, пока идёт война – воюют.
Я не призываю всех в берсеркеры, но капельку мужества, а? Попробуйте
связываться только с теми людьми и проектами, которые вам необходимы –
именно вам, и остро, а не из расчёта «А вдруг мне тут отсыплют
подарков? Тогда, может, и я что-нибудь дам. Попозже, когда перестану
бояться»."

мне сегодня снился сон, что я умер. погиб на какой то войне с чем то непонятным. упал с высокого этажа недостроя и разбился насмерть. помню, что все остальные тоже погибли, кроме мамы. и. расстреляли, брата тоже. когда я умер я никуда не попал, ни в рай, ни в ад. это меня очень смутило и удивило. я остался бестелесным. и мог абсолютно безгранично перемещаться в верх вниз, сквозь стены. я встретил брата, кроме него никто меня не видел, а я видел всех. еще неожиданно оказалось, что несмотря на бестелесность пиво я все равно могу пить. а еще с мамой у меня был постоянный контакт, я мог поговорить с ней в любой момент. вообщем меня захлестнуло ощущение, что хоть я и умер - не все так плохо. а в разы лучше чем себе можно было представить.

но это не главное. главное, что то отчетливое размышление, анализ состояния, когда я умер.
я понимал, что мне совсем не жалко умирать, у меня не было чувство, что я что-то не успел, не досказал или не сделал.
я чувствовал, что то что я уже получил и испытал в жизни уже достаточно, и это дается далеко не всем.
что у меня было столько всего: и радости и горя, что та нелепая случайность то что я умер, не омрачается ужасным трагизмом,
только светлая грусть и ностальгия по пережитому остается внутри.

вчера после просмотра серии декалога кислевского, лежали и засыпали.
говорит: раньше все было не так, раньше видеись реже, каждую встречу делились впечатлениями, увиденным, услышенным, много читали, ходили куда то , смотрели, а теперь просто приходим каждый день вечером домой едим, смотрим что попало и ложимся спать в постель.
серьезно задумался.